Дело было зимой.

И был страшный мороз, просто лютый, сорок градусов. Мне было двадцать лет; я училась и вечерами лекции читала на окраине города. А жила на другой окраине, с маленьким ребенком и родителями мужа. На противоположной окраине, так сказать. И вечером я вышла из института, села в троллейбус и поехала. Ночь, мрак и дикий холод.
И начало девяностых — к этому нечего прибавить, кто помнит — тот не забудет и поймет, о чем я. Ну, и троллейбусы встали. Вернее, этот вот, последний троллейбус. Что-то сломалось. И все вышли; побрели по морозу, куда глаза глядят. И я побрела, смутно понимая, где я — где-то за вокзалом, на страшных ледяных улицах, где не было ни одного фонаря. Говорю же, начало девяностых. И ни копейки денег. Только проездной на троллейбус, совершенно бесполезный в страшной морозной ночи. Я пошла домой. Что делать-то? И ко мне подошла девушка моего возраста. Тоже девочка. В уродливом пальто — тогда пальто были уродливые, на ватине. В кокетливой шапочке, проеденной молью, с брошкой на особо заметной проплешине. Худенькая такая девочка, тоже белая от мороза и от лунного света. "Ты куда идешь?", — она спросила. Я сказала, куда. "Давай идти вместе!", — она предложила, и мы пошли. А куда деваться-то? Уже ночь и транспорт не ходит. И страшно скрипит под ногами снег — тогда не убирали почти. И луна сияет. И очень холодно, поэтому бандиты попрятались — тогда их немало было. И вот мы шли. Разговаривать было невозможно, такой был мороз. И видно было плохо — ресницы склеились от инея и закрывали обзор. А мы шли, держась за руки, через ледяной ночной город. И иногда заходили в подъезды погреться, еще не везде были железные двери, к счастью. И в подъезде прижимались к батарее и друг к другу. И все равно не разговаривали почти — не могли. От усталости и холода. Только она говорила: "Пойдем!", — и мы шли опять. Под луной. Надо было обязательно дойти до дома, там же маленькая дочка! А телефона дома не было — да и на улице не было. Мы были молодыми и не думали, что просто можем замерзнуть и умереть. Вообще в голову не приходило. Мы просто шли и шли, рука об руку. Сквозь промерзшую варежку чувствовали пальцы друг друга. И мы дошли до моего дома. Мы шли очень, очень долго. И на прощанье у моего подъезда нелепо обнялись, как два полярника. Девочка показала варежкой на соседний дом — она туда шла. Худенькая тоненькая девочка в ужасном пальто. И я такая же тогда была: в вытертом пуховом платке, завязанном крест-накрест поверх такого же пальто… И все. Я пришла домой. Я спаслась, как я сейчас понимаю. И долго сидела на кухне, пила горячий чай второй заварки без сахара — сахар не смогли выкупить. И зубы стучали, конечно. А девочку я никогда больше не встретила. Я специально ходила в соседний двор. Я спрашивала у людей. И даже стояла у подъездов с коляской, когда стало теплее. Мне очень девочка понравилась, я бы дружила с ней — но больше я ее никогда не встречала. Она так похожа была на старинные фотографии, вот такое "гимназистсткое" лицо с благородным овалом — но, может, так от тьмы и холода казалось. И от мутного света в подъездах, где мы грелись у батарей… Мы спаслись. А может, и не было никакой девочки — вот такая странная мысль приходила ко мне потом. Или была — но не просто девочка, а особенная, неземная?.. Кто знает. Но даже страшной ледяной ночью можно спастись, если идешь с кем-то за руку, если ты не один. И всегда посылают спутника в трудные времена — для сопровождения и спасения…

© Анна Кирьянова