У меня была соседка Зинаида Ивановна — пожилая дама, жена летчика, командира эскадрильи. В повседневности тетя Зина была просто так себе старушечка: зимой ходила во фланелевом халатике, летом в ситцевом, круглый год носила носочки и войлочные тапочки, утеплялась и стеганой душегрейкой. Седые волосы закручивала в седую гулю и покрывалась зимой платочком.

Но раз-другой в месяц Зинаида Ивановна преображалась. У нее был вкус в нарядах. Она надевала, к примеру, закрытое платье персикового оттенка, к нему бежевые лодочки и винтажную сумочку пр-ва Чехословакия. Или серый английский костюм с сиреневой блузкой, ленты у воротничка можно завязать галстуком, можно бантом. Помню также норковую шапочку-таблетку с вуалью, шубу из каракуля прекрасной выделки. Волосы соседка взбивала надо лбом пышной волной, слегка подкрашивала лицо. По лестнице хрущевки шествовала, как по ДК "Крылья Советов" в дни памятного показа Диора. Веяло "Красной Москвой", пудрой "Балет", сталинским ампиром, вспоминались забытые слова: крепдешин, фильдеперс, маркизет. Хотелось носить ажурные перчатки, сделать перманент и слушать хиты Рашида Бейбутова. Собиралась так тетя Зина в гости к родственникам, иногда в театр, а чаще просто в поликлинику.
— Пусть видят, что я не какая-нибудь корявая старушонка, а дама, и лечат как следует, — говорила соседка.
— Так одинаково будут лечить, Зинаида Ивановна, — поддразнивала ее я. — Врачам все равно.
— Не скажи, Наташенька! Врачам-то может и все равно, а вот болезни и старости — не все равно! — роняла загадочные слова тетя Зина.
Ну, что тут сказать.
С возрастом я стала понимать ее лучше. Пусть не шифон, а драные джинсы. Не вуаль, а андеркат. Не Бейбутов, а Монетка.
Отыди от меня, костлявая дура.
Н. Кочелаева