Я записалась на растяжку. И совершила глупость – пришла на тренировку продвинутой группы.

Об их продвинутости я узнала, переступив порог гимнастического зала. Обычно перед классической тренировкой девочки разминаются, как рядовые человеческие люди: листают Инстаграм, шеей что-то вертят, фотографируются в отражающие поверхности, волосы в хвост по третьему кругу перевязывают.
Все по-камерному и с уважением к тельцу. Тут же с первой секунды неслось какое-то акробатическое мясо – штук шесть морских узлов просило меня потянуть их «немножечко сильнее».

— Куда сильнее? — говорю. — Вы ж сейчас рэпните! Лусните по шву. У вас уже пятка в кадык упирается.
— Смелее! Я гибкая, потяните за ножку.

Судя по тому, что я «надавила» и «вытянула» всех девочек в группе, за человека меня тут никто не принял – сразу мой уровень растяжки сосканировали, и давай меня, как гимнастический ролик эксплуатировать. Мол, что вы, деточка, сами себе врете, единственный ваш вклад в спорт – это ассистирование нам, гуттаперчевым атлеткам.

Потом началось занятие. Зашла глава заварушки – фигуристая, как скульптура из автомобильных покрышек, тренерша.

— Сегодня у нас усложненная тренировка в рамках Школы Шпагата! — сказала. — Начинаем?
— Школы? — переспросила я шепотом. — Вам не кажется, что эти Павловы в миниатюрных трико уже диплом по шпагату защищают, как минимум?
— Ха-ха-ха, какая вы смешная, — сказала тренер, — мне такие нравятся! Будете в первом ряду! Становитесь в мостик!
— Во что?
— В мостик! Становимся, фиксируемся на 10 секунду и идем в таком положении назад.
— К метро?
— Ха-ха-ха, ну какая же смешная. Становитесь. И в исходное положение! И снова! И выпады! И прогиб! И в жабку! И в голубя! И в бабочку! И шпагатик! И продольный! Поперечный!
— В «голубя» – это хлеб поклевать?
— Ха-ха-ха, смешная, не могу! Давайте я вам помогу растянуться, — сказала тренерша и кончила меня двумя нажатиями.

Перед глазами пронеслась вся жизнь: я чувствовала запах маминого Наполеона, слышала звуки ворчливого дедушкиного мопеда, ощущала соленый привкус атлантической макрели, услышала голос Питера Гриффина. Удивительно, какая ерунда приходит в голову человеку при смерти. Мне думалось, агония обязана быть лиричнее – допустимы трогательные и забавные флешбеки про любовь и ласку под музыку Бинга Кросби, а не попурри из детства и селедки. А потом – когда я уже мысленно согласилась жить с оторванными ногами (возьму харизмой) – я подняла слезливые глаза на эту шестерку блядских Плисецких. Они, закинув ноги в четырехмерное пространство, снисходительно улыбались на меня.

— Смелее, — сказала я в ковер. — Потяните меня за ножку, тренер.

Забронировала десять занятий наперед. «Смешная, не могу». Такой и запомните.
Евгения Плихина